Затемнение в Грэтли - Страница 37

– Нет, но часто навещал ее. Она очень возмущена тем, что с ним так поступили. Говорит, он хотел только одного – помочь нам в борьбе с нацистами, а ему не дали спокойно работать и травят, как зверя. Да, она очень возмущена.

– Отсюда две возможности, – сказал я. – Первая: она могла настолько озлобиться, что ловкому нацистскому агенту нетрудно было убедить ее помочь великой германской расе, к которой принадлежал ее муж, проучить тупоголовых британцев. Вторая возможность: вся эта история – обман, и Бауэрнштерны никогда не были настоящими эмигрантами. Немцы посылали к нам немало своих агентов под видом беженцев, – да-да, и некоторые из них показывали незажившие рубцы от истязаний в концентрационном лагере. Такие вещи они всегда делают на совесть.

– Есть еще и третья возможность, Нейлэнд. – Инспектор сурово посмотрел на меня. – Эта Бауэрнштерн именно такова, какой мы ее считаем, она честная и хорошая женщина, которой сильно не повезло в жизни. Я в этом просто уверен, и я сколько раз не мог глядеть ей в глаза, потому что мне стыдно за наших горожан. Да они мизинца ее не стоят!…

Все это было сказано с большим чувством и непонятно почему вызвало у меня какую-то неловкость и стыд. Но чего мне стыдиться? Стыд тут же сменился раздражением. Эта Бауэрнштерн всегда меня раздражала, а теперь даже заочно, через своего заступника инспектора.

– Ладно, – проворчал я. – Пускай она святая. Но она ведет себя не так, как женщина, которой нечего скрывать. Когда я увидел ее здесь вчера вечером, она казалась испуганной и сегодня тоже была все время настороже. Почему?

– Потому что к ней так относились, – ответил он, не задумываясь.

Я покачал головой.

– Нет, тут не только это. А кстати, вы действительно хотите разыскать и арестовать Отто Бауэрнштерна?

Он наклонился ко мне и сказал шепотом:

– Нет, не хочу. То есть, не хочу в том случае, если он такой человек, как я думаю. А почему вы спросили?

– Потому что мне, кажется, известно, где он находится. Я сильно подозреваю, что он прячется в одной из комнат верхнего этажа в доме своей невестки, вашей приятельницы.

– Вы в этом уверены?

– Нет, но я готов поставить ящик сигар против земляного ореха, что он там. Сегодня мне было достаточно взглянуть на этих женщин, в особенности на служанку, у которой лицо как открытая книга, чтобы понять, что они кого-то прячут в доме. А теперь мне ясно, кого.

Инспектор звучно шлепнул себя по коленям и встал.

– Лучше бы вы мне этого не говорили, – сказал он с нескрываемым отвращением.

– Погодите минутку! Не вздумайте пойти туда и арестовать его.

– Раз мне известно, где он, что же мне остается делать? Его будут судить за уклонение от регистрации.

– Я имею полномочия от отдела – могу, если угодно, показать вам эту бумагу, но мне придется извлечь ее из подкладки саквояжа, – которые дают мне право требовать всяческого содействия от полиции того района, где я работаю. Хотите взглянуть?

Он усмехнулся.

– Что же, пожалуй, раз уж к слову пришлось. Я ведь до сих пор не работал ни с кем из ваших.

Я распорол шов в подкладке саквояжа и показал инспектору бумагу. Она произвела впечатление.

– Что ж, все как надо, – сказал он, хмурясь. – Значит, вы хотите, чтобы я оформил ордер на арест Отто Бауэрнштерна?

– Нет. Я хочу, чтобы вы оставили Отто в покое, и беру всю ответственность на себя.

Недовольное выражение мигом слетело с лица инспектора.

– Вот это другое дело. И знаете, по-моему, вы неправы. Я ручаюсь моей пенсией, что миссис Бауэрнштерн – честный человек. А я неплохо разбираюсь в людях.

– Не сомневаюсь в вашем умении разбираться в людях, инспектор, – сказал я. – Но мы живем в странное время, когда с человеческим умом происходят странные вещи. Мир переживает сложнейший момент, а мы стараемся убедить себя, что все очень просто. Деньги, политика, честолюбие, частные точки зрения и предрассудки, злоба, тайные замыслы – все смешалось в этой войне. Она подносила мне столько неожиданностей, что теперь я больше не позволю себе ничему удивляться. И я ни за кого и ни за что не ручаюсь, пока у меня нет убедительных доказательств.

Хэмп пристально посмотрел на меня.

– Мне думается, вы были счастливее до того, как занялись своей нынешней работой, Нейлэнд, – сказал он вдруг.

– Я уже давно перестал быть счастливым, – ответил я неожиданно для себя самого. – Я получил свою долю счастья и лишился его и ни на что больше не надеюсь… Завтра утром, если вы не возражаете, я зайду к вам позвонить. Спасибо, что побывали у меня. А теперь я перелистаю записную книжку бедняги Олни.

Как только инспектор вышел, я принялся за записную книжку. Странно и грустно было разбирать эти каракули – все, что осталось от человека. Сотрудники Особого отдела работают не так, как мы. Они гораздо дольше живут в одном месте, занимаясь каким-нибудь обычным трудом, и поэтому вся система их слежки и техника ее носят иной характер. Записная книжка Олни на первый взгляд могла показаться книжкой мастера авиационного завода. В ней было множество записей, связанных с работой в цеху. Но я понимал, что в ней должны быть какие-нибудь указания на то, чем были заняты его мысли, – не случайно он, собрав последние силы, выбросил ее перед смертью из кармана, чтобы она не попала в руки убийц. И действительно, последние несколько страничек содержали как бы его прощальный наказ мне и должны были заменить нашу несостоявшуюся беседу. Теперь дело было за мной.

На первой страничке было написано «Трефовая дама» и стоял большой вопросительный знак. Наспех набросанная схема с таинственным Х в центре кружка, изображавшего город, отходящие от него линии и пометка: «Один пункт связи в городе, другой – вне его?» Короткая запись: «Как насчет окна?» В другом месте еще короче: «Вероятно, Америка». Дальше ссылка на запись, сделанную месяца два назад (запись эта, которую я с трудом отыскал, состояла из одной фразы: «Оба утверждают, что у него на левой щеке след глубокого шрама»). На последней странице два слова, отмеченные жирной «птичкой»; я долго не мог их разобрать, но в конце концов пришел к заключению, что там написано: «Искать шрам». На последних трех страничках еще несколько отдельных слов, из них два-три подчеркнуты. Особенно выделены слова «цветы» и «сладкое».